Белое и черное - Страница 24

Глаза художника выкатились еще сильнее, и как раз в этот момент из дверей дома показался Нэдзу Гоити.

— Юкико, ты все еще здесь?

— Прости, папа. Это я сэнсэя встретила.

— А, господин художник! Приветствую!

Голос его прозвучал напряженно. Нэдзу строго обратился к дочери:

— Юкико, я же сказал тебе: отправляйся сию минуту, нигде не задерживайся. И никому не показывай, поняла? Передашь только самой госпоже Судо, прямо из рук в руки. Ясно?

— Да, папа… Извините, сэнсэй.

Юкико поклонилась Мидзусиме и тут же со всех ног бросилась в сторону торговых рядов. В присутствии отца девочка робела и держалась, словно котенок в чужом доме, но по характеру была резвым, жизнерадостным ребенком.

Проводив ее взглядом, Мидзусима хотел было похвалить Нэдзу его дочку, но, обернувшись, обнаружил, что тот уже скрылся за железной дверью. Художник легонько пожал плечами, завернул за угол и отправился по центральной улице в южном направлении.

Это незначительное происшествие все же явно выбило местного сноба из колеи. Мидзусима погрузился в раздумья, на лице появилась озабоченность. По всему кварталу толпились группы любопытных, а также полицейских и сыщиков, но теперь это уже не занимало художника.

Потому Мидзусима не заметил, что проходивший мимо него мужчина, скользнув взглядом по его лицу, пробормотал себе под нос «ага…» и приостановился. Это был сыщик Миура.

Шагая, Мидзусима Кодзо всегда старательно выпячивал грудь. Конечно, в этой манере присутствовал блеф художника-неудачника перед толпой, но в то же время эта привычка помогала ему преодолевать внутреннюю слабость, которая привела его на грань отчаяния.

Мидзусима Кодзо… Старые поклонники, наверное, еще помнят это имя. Когда-то слава этого лирического художника, работавшего в стиле Такэхиса Юмэдзи, широко простиралась под небесами.

Он приобрел известность в 1931 году, в девятнадцать лет. Его взлет был просто феерическим. В течение десяти лет не было ни одного журнала для девочек, который хоть раз вышел бы без иллюстраций Мидзусимы, не важно, на обложке или внутри. Выполненные его рукой открытки приносили продавцам баснословные доходы.

Избалованный с молодых ногтей лестью издательств и торговцев, равно как и огромными гонорарами, он превратился в порядочного спесивца. А постоянно находясь в окружении юных поклонниц, он заимствовал от них манеру разговаривать сладким голоском («словно кошку гладит»). Вот откуда взялись и его высокомерные, снобистские замашки, и своеобразная манера речи.

Война нанесла ему удар. Впрочем, целый ряд критиков полагал, что и без войны его искусство все равно рано или поздно всем бы наскучило. Судите сами, рассуждали они: базовое образование у него отсутствовало, учиться он, озабоченный лишь собственной популярностью, ленился, претенциозность его работ просто била в глаза, так что и без всякой войны падение популярности Мидзусимы было лишь вопросом времени.

И все же решающий удар ему нанесла именно война. Высокое начальство военных и пропагандистских ведомств постановило, что его картинки разлагающе влияют на девушек воюющей державы.

После войны его надежды возродились. Действительно, какое-то время казалось, что слава возвращается к нему. Но было это, образно говоря, последней вспышкой свечи перед полным угасанием.

Итак, Мидзусима Кодзо был неудачником. Но сам он не хотел с этим смириться. Потому и ходил, гордо выпятив грудь.

— Сэнсэй, постойте! Мидзусима-сэнсэй!

Рядом с ним притормозил велосипед. Как раз наискосок от того самого двадцатого корпуса. Там, где начинается спуск вниз.

— А, Химэно-кун, ты! А я-то удивился…

Мидзусима словно очнулся от сна.

Химэно Сабухиро продолжал держать одну ногу на педали:

— Сэнсэй, вы уже слышали про Эно?

— Про Эно?.. Ах, ты имеешь в виду Эномото! Нет, ничего не знаю. А что случилось?

— Ха! Так он же роль получил!!! Классную! Обрадовался страшно, ясное дело, да вот только исчез куда-то. Ватанабэ-сан — это продюсер — велел его отыскать и привести, а Эно вроде здесь где-то, но где — непонятно. И куда только подевался?.. Я и у тетки той спрашивал, и у Нэдзу-сан… Сказали, заглянул на минутку и ушел.

— Вот как, Эномото-кун получил роль?

Мидзусима почему-то очень заинтересовался.

— Ну да, да еще классную такую! Ух, теперь в гору пойдет!

— А ты следующим будешь.

— Да бросьте! Я что, я всегда буду на комических ролях.

— Нет-нет, у тебя очень неплохие внешние данные. Я бы на месте режиссера выделил тебя, а не Эномото.

Сабухиро залился краской, что было ему совсем не свойственно, и стал краснее собственного свитера. Он отводил себе амплуа комика, поскольку был толст так, что шея тонула в плечах. Стрижка под американского солдата и полное круглое лицо делали его ужасно симпатичным.

— Да, а еще слышали, хозяйку «Одуванчика» убили.

— Да.

— Ее убили, а вы все равно на эскизы?

Мидзусима бросил на него пронзительный взгляд:

— Какая связь между ее убийством и моими эскизами?

— Ну я не в таком смысле, но… Сэнсэй, все же знают, что вы к ней интерес имели.

— Химэно-кун! — возмущенно заверещал Мидзусима. — Не говори ерунды! Кто это интересно такие глупости рассказывает?

— Ну кто… Киёми, к примеру, или Тамаки. Так это ж просто шутки!

— Я убедительно прошу тебя воздержаться от подобных легкомысленных разговоров, пусть даже и в шутку. Тут ведь такое…

Он опасливо огляделся по сторонам.

Прямо впереди, метрах в пяти-шести, спиной к ним стоял какой-то мужчина и разговаривал с рабочим. Мидзусима еще не знал, что это сыщик Миура.